Поворотным этапом в истории значений многих слов является новое остро экспрессивное и образное индивидуальное употребление. Это новое оригинальное применение слова, если оно соответствует общим тенденциям смыслового развития языка, нередко определяет всю дальнейшую семантическую историю этого слова. Постепенно на основе этого индивидуального осмысления складывается новое значение слова, превращающееся в семантический центр всех его последующих фразеологических связей. Понятно, что при этом может происходить и резкая стилистическая переквалификация слова. С этой точки зрения интересна история значений слова веяние — образования от общеславянского глагола веять.

Со словом веяние в современном русском языке соединены три значения. Первое — основное сельскохозяйственное: `очищение от мякины и сора (веялкой или ручным способом)'. Веяние овса, ржи, ячменя, пшеницы. Ср. у Богдановича в «Душеньке»:

Одни зефиры лишь в свободе

Венеру смеют лобызать.

Чудесным действием в то время,

Как в веяньи пшенично семя,

Летят обратно беглецы...

Второе — более книжное: `дуновение, движение воздушной струи'. Веяние ветра. Ср. у Н. И. Греча в «Воспоминаниях юности»: «Но тут впервые вошел я в тот странный, вечно движущийся и волнующий хаос, который называется светом, и почувствовал веяние резкого, холодного ветра, от которого сжималось мое сердце, дотоле бившееся радостно при лучах юной, беззаботной жизни!» (Греч 1930, с. 262). Оба эти значения отглагольного существительного веяние отражают исконные славянские значения глагола веять и не нуждаются в исторических комментариях (см. сл. 1867—1868, 1, с. 523).

Но в третьем значении слова веянье — отвлеченном, чисто литературном, книжном — выражается образное восприятие новых общественных настроений и идей. Веянье — это развивающиеся в общественном быту, в искусстве или науке, в общественной идеологии вкусы, интересы к каким-нибудь проблемам, образ мыслей, направление общественной жизни. Веяние времени — это господствующий в данное время взгляд, господствующий образ мыслей.

Это значение, конечно, представляет собою переносное, образное видоизменение значения `дуновение'. Ср., например, у Н. Г. Чернышевского в статье «Об искренности в критике» (1854): «Прежде постоянно требовалось от поэтических произведений ”содержание“; наши нынешние требования, к сожалению, должны быть гораздо умереннее, и потому мы готовы удовлетвориться даже и ”мыслью“, т. е. самым стремлением к содержанию, веянием в книге того субъективного начала, из которого возникает ”содержание“». У Н. А. Добролюбова: «Если вы хотите живым образом действовать на меня, хотите заставить полюбить красоту, — то умейте уловить в ней этот общий смысл, это веяние жизни, умейте указать и растолковать его мне».

Это новое переносное значение слова веяние еще не отразилось в словаре Даля (1880, 1, с. 345). Оно стало очень широко распространяться и укореняться в русском литературном языке под влиянием словоупотребления известного критика Аполлона Григорьева. Правда, те индивидуальные смысловые оттенки, которые были свойственны этому слову в стиле Ап. Григорьева, быстро стерлись в литературном языке. Сам Аполлон Григорьев так писал об этом в своих замечательных воспоминаниях «Мои литературные и нравственные скитальчества» (1862): «Меня, как вы знаете, нередко упрекали, и, пожалуй, основательно, за употребление различных странных терминов, вносимых мной в литературную критику. Между прочим, например, за слово веяние, которое нередко употребляю я вместо обычного слова ”влияние“. С терминами этими связывали нечто мистическое, хотя было бы справедливее объяснять их патетически.

Столько эпох литературных пронеслось и надо мною и передо мною, пронеслось даже во мне самом, оставляя известные пласты или лучше следы на моей душе, что каждая из них глядит на меня из-за дали прошедшего отдельным органическим целым, имеет для меня свой особенный цвет и свой особенный запах.

Ihr naht euch wieder, schwankende Gestalten,

взываю я к ним порою, и слышу и чую их веяние...» (Григорьев Ап., Воспоминания, с. 3—4). «... Мир гоголевского Петербурга... В этом новом мире для меня промелькнула полоса жизни совершенно фантастической; над нравственной природой моей пронеслось странное, мистическое веяние»; «Мы договорились с тобою опять до тех веяний, которые так смешны нашим современным мыслителям» (там же, с. 79); «Все ”народное“, даже местное, что окружало мое воспитание, все, что я на время успел почти заглушить в себе, отдавшись могущественным веяниям науки и литературы, — поднимается в душе с нежданною силою и растет, растет до фанатической исключительной веры, до нетерпимости, до пропаганды» (там же, с. 7); «Есть люди широкие; из них делаются или великие люди, или Обломовы, и есть люди сильные, крепкие, кряжевые, из которых великие люди бывают и даже часто, но Обломовы никогда. Они отдаются жизни и всем ее веяниям, и благо им, если они гении-представители веяний жизни; другие завоевывают жизнь и обладают ею» (там же, с. 49—50); «... Я поставил себе задачею быть историком только тех веяний, которые сам я перечувствовал, передать цвет и запах их, этих веяний, так, как я сам лично припоминаю, и в том порядке, в каком они на меня ”действовали“» (там же, с. 70); «... Людей, которых ждала в будущем тина мещанства..., тогда всевластно увлекали веяния философии и поэзии, новые, дерзкие стремления науки» (там же, с. 77—78); «И все-таки нечестно в высшей степени было бы винить и веяния века, подорвавшие во мне в корне естественность отношений к жизни» (там же, с. 132).

В идеалистическом мировоззрении А. А. Григорьева образ веянья был связан с основными, центральными его идеями и убеждениями, сложившимися под сильным влиянием субъективно-идеалистической философии Шеллинга. По представлению Григорьева, мысли, чувства и мироощущение, характеризующие то или иное общество, социальную среду, не порождаются общественным бытием, а как бы, возникая самопроизвольно, носятся, веют в общественной атмосфере. «Да, никто и ничто не уверит меня в том, чтобы идеи не были чем-то органическим, носящимся и веющим в воздухе, солидарным, преемственным... То, что веяло тогда над всем, то, что встретило меня при самом входе моем в мир, мне никогда, конечно, не высказать так, как высказал это высоко-даровитый и пламенный Мюссе в ”Confessions d'un enfant du siècle“» (там же, с. 17).

«Но каким образом и этот кружок посредственностей задевали жизненные вихри, каким образом веяния эпохи не только что касались их, но нередко и уносили за собою, конечно, только умственно?» (там же, с. 75); «...Меня, как что-то растительное, стал опять обвевать, как в годы детства, органический мир народной поэзии» (там же, с. 85); «И впился я больными, слабыми глазами в таинственно и хорошо пахнущую книгу — и опять всего меня потащило за собою могучее веяние мысли...» (там же, с. 89); «Трансцендентальное веяние, sub alia forma, вновь охватило и увлекло меня» (там же, с. 90); «Мне хотелось... сколь возможно искренне изложить свои верования в отношении к тому, что я привык называть веяниями жизни, изложить прямо и смело, пожалуй, на потеху и глумление наших позитивистов или нигилистов...

Да! исторически живем не ”мы как индивидуумы“, но живут веяния, которых мы, индивидуумы, являемся более или менее значительными представителями... Отсюда яркий до очевидности параллелизм событий в различных сферах мировой жизни... Отсюда солидарность известных идей, мировая преемственная связь их...

Сила в том, что трансцендентализм был силой, был веянием, уносившим за собою все, что только способно было мыслить во дни оны. Все то, что только способно было чувствовать, уносило другое веяние, которое за недостатком другого слова надобно называть романтизмом» (там же, с. 90—91); «У тогдашнего молодого поколения есть предводитель, есть живой орган, на лету подхватывающий жадно все, что носится в воздухе, даровитый до гениальности самоучка, легко усвояющий, ясно и страстно передающий все веяния жизни... Полевой» (там же, с. 92—93); «Закружилась у нас голова от известных веяний, так уж точно закружилась. Печальные жертвы приносили мы этим вихрям в виде Полежаевых, Мочаловых, Марлинских, даже Лермонтовых» (там же, с. 117); «... Старое поколение... хранило же на себе след тех веяний, которые во время оно более или менее могущественно уносили его за собою, и передавало же или по крайней мере старалось передавать поколению молодому эти для него еще живые веяния?..» (там же, с. 121). В главе «Запоздалые струи»: «Кроме этих живых, в самом воздухе жизни носившихся веяний, кругом меня и — буквально, не метафорически говоря, вокруг моей детской постели шелестели еще впечатления былого, уже прожитого времени» (там же, с. 128).

В статье Ап. Григорьева «Великий трагик»: «Трагик, как Мочалов, есть именно какое-то веяние, какое-то бурное дыхание» (там же, с. 248); «... Мочалов, играя всегда одно веяние своей эпохи, брал одну струю и между тем играл не страсти человеческие, а лица, с полною их личною жизнию» (там же, с. 249). Ср. тут же: «Вулканическая натура, в соединении с высокой артистичностью, может делать чудеса — и такое чудо пронеслось перед нами, обвеяло нас каким-то знойным и бурным дыханием» (там же, с. 280). В письме Ап. Григорьева к Н. Н. Страхову (от 23 сентября 1861): «Что ты мне толкуешь о значении моей деятельности, о ее справедливой оценке? Тут никто не виноват — кроме жизненного веяния. Не в ту струю попал, — струя моего веяния, отошедшая, отзвучавшая — и проклятие лежит на всем, что я ни делал» (там же, с. 465—466).

Ср. в «Воспоминаниях об А. А. Григорьеве» Н. Н. Страхова («Эпоха», 1864, № 9): «Начиная статью свою, он никогда не знал ее конца... Недаром он называл себя веянием. Spiritus flat ubi vult» (с. 449—450). «Григорьев писал, увлекаемый своими веяниями; он сливался с предметом, наполнявшим его мысли» (там же, с. 515). «Очевидно, Григорьев не был властителем тех сил, которые в нем жили; не он управлял ими, а они им. Недаром как лучшею похвалою он хвалится своею искренностью, своим нелицемерным служением духу, в нем веявшему... И вот силы, которые он носил в себе, износили его самого; он умер, сжигаемый огнем своего веяния» (там же, с. 516—517).

В письме К. Н. Леонтьева «Несколько воспоминаний и мыслей о покойном Ап. Григорьеве»: «В статьях его было веяние, схожее с той струей, которая пробегает по сочным и судорожным сочинениям Мишле» (с. 571). В статье П. Д. Боборыкина «А. А. Григорьев» («С.-Петербургские ведомости», 1877, № 41): «... Я в первой же беседе с ним нашел человека обширной европейской начитанности, страстно преданного разным, как он выражался, ”веяниям“, которые повлияли на нас вовсе не с востока, а с запада».

У И. С. Тургенева в статье «По поводу ”Отцов и детей“»: «Помнится, вместе со мною на острове Уайте жил один русский человек, одаренный весьма тонким вкусом и замечательной чуткостью на то, что покойный Аполлон Григорьев называл ”веяньями“ эпохи». У А. А. Фета в рассказе «Кактус»: «Понятно, почему эта песня пришлась ему по душе, в которой набегавшее скептическое веяние не могло загасить пламенной любви красоты и правды». У Тургенева в «После смерти» (Кларо Милич) говорится о вере «в присутствии некоторых сил и веяний». У него же в «Литературных и житейских воспоминаниях»: «С тех пор прошло с лишком тридцать лет, но мы все еще живем под веянием и в тени того, что началось тогда; мы еще не произвели ничего равносильного» («Литературный вечер у П. А. Плетнева»). У И. А. Гончарова в материалах для критической статьи об Островском (1874): «... Искусству пришлось вступить на путь обновления, путь новых веяний, взглядов, коренных реформ» (Русск. писатели о лит-ре, 1, с. 382). У него же в письме к К. Р. (от 26 декабря 1887): «Но если он поэт и художник, он воскресит в себе, то есть в воображении, момент (или эпоху) пережитого или переживаемого чувства, уловит особенные признаки, веяния (неслышимые и нечувствуемые не-поэтами, хотя иногда и чувствуемые ими бессознательно), вдумается, верно, пересоздаст испытанное, — тогда и явится поэзия» (там же, с. 407).

Любопытны комментарии М. Е. Салтыкова-Щедрина к слову веяние в «Пестрых письмах» (1884—1886): «Что такое веяние? Это — одно из выражений той паскудной терминологии, которая получила у нас право гражданственности тридцать лет тому назад. Означает оно: вот что нужно делать, чтоб как можно больше напакостить. Вся эта терминология есть плод личной алчности и совершенного отсутствия представлений об интересе общественном. Здесь нет речи ни об отечестве, ни о согражданах, ни об общем благе. Одна обнаженная алчность — только и всего».

В 70—90-х гг. XIX в. слово веяние, освобожденное от всякого налета идеалистической метафизики, глубоко входит в лексику общерусского литературного языка, получив широкое распространение и ставши очень употребительным выражением. Характерно, что это новое значение слова веяние (`господствующие в обществе взгляды, понятия, образ мыслей') зарегистрировано Я. К. Гротом в академическом словаре русского языка как значение, вполне укоренившееся в русском литературном языке второй половины XIX в. (сл. Грота — Шахматова 1892, т. 1, вып. 2, с. 757).

У Л. Ф. Пантелеева в очерке «Из воспоминаний о гимназии 50-х годов» (Русское богатство, 1901, № 6): «С наступлением новых веяний после крымской кампании... преподавание законоведения с осени 1857 г. было оставлено». У Н. И. Пирогова в «Дневнике старого врача»: «Нет, я один из тех, которые еще в конце двадцатых годов нашего столетия, едва сошед с студенческой скамьи, уже почуяли веяние времени и с жаром предавались эмпирическому направлению науки...» (Пирогов Н., 2, с. 44). «Конечно, молодежь, как самый чувствительный к веяниям времени барометр, всегда обнаруживает заметнее признаки небывалых стремлений» (там же, с. 251). В статье М. С. Альтмана «Иван Гаврилович Прыжов и его литературное наследие»: «Мощные веяния 60-х годов в значительной степени освежили и затхлую атмосферу мелкой чиновничьей среды...» (Прыжов, с. 16); ср. в той же статье: «Не только такие оголтелые мракобесы, как Аскоченский, Старчевский и архимандрит Федор ополчились на Прыжова, но даже и такой деятель, как Аполлон Григорьев, — последний, впрочем, по обычной своей склонности ко всяким ”веяниям“...» (там же, с. 29).

У А. М. Горького в «Беседах о ремесле»: «Боборыкин был писатель весьма чуткий ко всяким новым ”веяниям времени“, очень наблюдательный, но... спеша изобразить ”новые веяния“ и характеры, он впадает в ”портретность“ и ”протоколизм“» (Горький, О лит-ре, 1934, с. 211). У В. Л. Комаровича в статье «Д. В. Григорович и его ”Литературные воспоминания“»: «Еще более чутким и отзывчивым на литературные ”веяния“ данной минуты показал себя Григорович в первых своих повестях из крестьянского быта» (Григорович, Лит. воспоминания, с. 15—16).

Отрицательной семантической параллелью к судьбе слова веяние является история слова поветрие. «Эпизотия доныне выражается у нас словом поветрие, прямо указывающим древнейшее воззрение человека на воздушную стихию, как на причину всякой болезни», — писал еще в 60-х гг. XIX столетия русский этнограф Д. О. Шеппинг (т. 1, с. 22; ср. в народных поверьях: «пускать болезнь, порчу по ветру»).

Поветрие в «Словаре Академии Российской» определяется так: «Заразительный воздух, причиняющий повальные болезни скоту или людям. Моровое поветрие. Предохранительные средства от поветрия» (сл. АР 1806—1822, 4, с. 1193). Во второй половине XIX в. слово поветрие стало разговорным синонимом слова эпидемия.

На основе этого значения развилось к середине XIX в. переносное, носившее резкий отпечаток неодобрения: `модное течение, модное пристрастие к чему-нибудь, носящийся в воздухе и вызывающий временное общественное увлечение образ мыслей'.

У Н. И. Греча в «Деле Госнера»: «В то время, когда мистицизм, методизм, библизм и тому подобные поветрия проникли в Россию и распространились в ней, как сорная трава на черноземе, приехали сюда два католических священника...» (Греч, Записки, с. 575). У П. Д. Боборыкина в повести «Поумнел»: «На некоторых из его класса, в том числе на него, нашло точно какое-то поветрие. Из фанфаронства... стали они щеголять друг перед дружкой, добывать запрещенные издания,.. кичиться своими ”идеями“». У Н. И. Пирогова в «Дневнике старого врача»: «Мы все живем под влиянием психических поветрий, охватывающих целые общества и уклоняющих их далеко от прямого пути» (Пирогов Н., 2, с. 274). «То, что считалось бесспорным и очевидным лет сто тому назад, то может быть бессмысленным для живущих в конце XIX века. Смысл меняется не от одного процентного содержания знания в нашем уме, а часто и от психических поветрий и других внешних условий, к которым надо отнести и моду» (там же, с. 42). «Не надо ни на минуту забывать, что мы живем во время, когда страшная нравственная миазма успела уже свить гнездо в культурном обществе и грозит сделаться поветрием» (там же, с. 326). У М. А. Антоновича в статье «Из воспоминаний о Н. А. Добролюбове»: «В то время [в конце 50-х годов] свирепствовала мания, какое-то поветрие на издание сатирических листков, которые натуживались забавлять и смешить читателей» (Антонович, с. 134).

С чрезвычайной рельефностью смысловая связь и различие между словами веяние и поветрие обнаруживаются в таких поздних рассуждениях П. А. Вяземского о молодом Пушкине: «Во-первых, эта пора сливается с порою либерализма, который, как поветрие, охватил многих из тогдашней молодежи. Нервное, впечатлительное создание, каким обыкновенно родится поэт, еще более, еще скорее, чем другие, бывает подвержено действию поветрия. Многие из тогдашних так называемых либеральных стихов его были более отголоском того времени, нежели отголоском, исповедью внутренних чувств и убеждений его. Он часто был Эолова арфа либерализма на торжествах молодежи, и отзывался теми веяниями, теми голосами, которые налетали на него» (Вяземский 1878, 1, с. 322—323).

Опубликовано вместе с очерками «Злопыхательство», «Кисейная барышня», «Новшество», «Пароход» и «Халатный, халатность» в составе статьи «Из истории современной русской литературной лексики» (Изв. АН СССР. ОЛЯ, 1950. Т. 9. Вып. 5).

Всем названным очеркам в статье предшествует общее введение, где в частности говорится о важности изучения процессов пополнения словаря русского языка в послепушкинскую эпоху «для понимания исторического состава современной русской литературной лексики». Отметив, что «эти процессы в истории русского литературного языка еще недостаточно исследованы», В. В. Виноградов далее пишет: «У нас еще не составлен исторический словарь русского языка послепушкинской эпохи и не подготовлены для него все необходимые материалы в виде истории отдельных слов и семантических групп слов. При изучении конкретной истории отдельных слов и выражений обнаруживаются те многомиллионные ручьи и потоки, которые с разных сторон — из глубин народной жизни и устного народного творчества, из быта и культуры разных слоев общества, из разных областей профессионального труда, из сочинений крупнейших писателей — несут новые формы выражения и выразительности, новые мысли, новые слова и значения в ”едва пределы имеющее море“ (как выразился Ломоносов) русского литературного языка! В истории всех шести слов, воспроизводимой в этих очерках, есть одна общая черта: все эти слова обязаны своим образованием и распространением индивидуальной инициативе русских писателей, русских общественных деятелей».

Сохранился черновик очерка на 16 листках ветхой бумаги разного формата. Кроме того, в архиве есть гранки отдельной статьи с авторской правкой, озаглавленные: «Акад. В. В. Виноградов. I. Веяние и поветрие». Эта статья отдельно не была опубликована: по-видимому, автор решил напечатать ее вместе с другими названными выше очерками.

В публикуемом здесь тексте внесена из гранок вся авторская правка, а также те места из черновой рукописи, которые при публикации были опущены автором. В текст статьи включен абзац о мнении Салтыкова-Щедрина относительно слова веяние. Эта выписка представляет собой позднейшее добавление, сохранившееся на отдельном листке. — В. Л.