Влияние родственного языка может лишь осложнять и разн ообразить уже определившиеся пути и методы словотворчества и смыслового развития выражений. Например, слово чрезвычайный, по-видимому, сложилось не без воздействия польского языка, хотя с виду носит явную печать югославянизма. В Материалах И. И. Срезневского слово чрезвычайный не отмечено. Морфологический состав этого слова ясен (чрезъ, вычай; ср. обычай, с(ъ)вычай — и суффикс прилагательного ­ьн­ый). Параллелью может служить слово — необычайный (ср. у Котошихина в значении `непривычный, неопытный': необычайные ко всякому делу), образованное от существительного обычай. Однако слово вычай неизвестно в русском языке (ср. свычая и обычая в «Слове о полку Игореве»), так же как неизвестно и прилагательное вычайный (ср. привычный, обычный). Следовательно, слово чрезвычайный не могло сложиться так, как, напр., чрезмерный. Ср. у И. И. Срезневского: чрсъестьствьныи — `сверхъестественный', чрсъзаконьныи — `беззаконный' и др. под. (Срезневский, 3, с. 1543).

Есть основания думать, что слово чрезвычайный укрепилось в литературном употреблении не ранее XVII в. Дело в том, что формы необычайный, чрезвычайный (ср. старые необычный, привычный, обычный) — распространились у нас в связи с польским zwyczajny `обыкновенный'. Слово же звычайный получило право гражданства в русском языке Петровского времени. Н. А. Смирнов в своем исследовании «Западное влияние на русский язык в Петровскую эпоху» (с. 116) отметил широкое употребление этого слова в деловом языке начала XVIII в.: «К молитви служб Божией звычайный знакъ данъ будетъ. П. С. 3., т. 5, № 3006... О чемъ любително и братцки просимъ, якобы в государств вашемъ поволное ему со всми при немъ будучими людми поводилось пребывание звычайно посолскимъ обычаемъ. Письма и бумаги Петра В[ел.], т. 2, с. 20».

Слово чрезвычайный образовалось под влиянием польск. nadzwyczajny, представляя собою своеобразную форму полузаимствования или скрещенного заимствования.

Заметка ранее не публиковалась. Печатается по рукописи, сохранившейся в архиве на 1 ветхом листке, исписанном с обеих сторон.

К этому слову В. В. Виноградов обращается также в «Очерках» (1982, с. 350—351): «Отношение самого Гоголя к украинской языковой стихии в ст иле ”Вечеров на хуторе“ было условно-литературное. Привкус этой условной литературности был заметен и в речевых оценках самих героев. Беспримесный украинский язык считался ”мужицким наречием“, а русский — ”грамотным“ языком. С переносом действия в Петербург вся речевая атмосфера меняется. Возникают искусственные признаки противопоставления русского языка украинскому.

”Что же, земляк,“ — сказал приосанясь запорожец и желая показать, что он может говорить и по-русски: ”Што, большой город!“ Кузнец и себе не хотел осрамиться и показаться новичком, притом же, как имели случай в идеть выше сего, он знал и сам грамотный язык. ”Губерния знатная!“ отвечал он равнодушно: ”нечего сказать, домы большущие, картины висят скрозь важные. Многие домы исписаны буквами из сусального золота до чрезвычайности. Нечего сказать, чудная пропорция!“ Запорожцы, услышавши кузнеца, так свободно изъясняющегося, вывели заключение, очень для него выгодное». — Е.  К.