Славянизмы, проникая в живую разговорную речь, обслаивались в разных ее стилях новыми и притом разными значениями. Иногда эти новые значения возникали в результате перевода с западноевропейских языков. Во многих случаях славянские слова находили себе русские эквиваленты, русские омонимы. Если соответствующие русские слова были мало распространены в народных говорах, то они могли поглощаться своим старославянским омонимом.

Слово лев, которым называется крупное хищное млекопитающее желтоватой окраски, с пышной гривой у самцов, «царь зверей», носит в своем фонетическом облике явные доказательства своего книжного характера, а может быть, и старославянского происхождения (лев, а не лёв). Правда, в функции собственного личного имени это слово в старославянском просторечии звучало: Лёв. Однако в большинстве областных народных говоров это название хищного зверя произносится с звуком е, а не о (лев). И это является лучшим доказательством того, что слово лев распространилось в разных диалектах живой речи из книжного языка. Ведь славяне не сталкивались непосредственно в местах своих древних племенных поселений с этой породой животных. Название льва, свойственное всем славянским языкам, признается давним общеславянским заимствованием из других языков индоевропейской системы (ср. древненемецк. lewo, греч. λέων , лат. leo). Акад. А. И. Соболевский писал о слове лвъ (при готском liwa): «Ученые считают славянское слово заимствованным у германцев, которые в свою очередь получили его от римлян. Г.  Младенов не соглашается с ними и предоставляет читателю справляться у естественников и специалистов по первобытной археологии. Но что могут сказать эти ученые, сами нуждающиеся в данных языкознания? Несомненно, что львъ, готск. *liwa и лат. leo должны быть в тесной связи. Римляне не могли заимствовать это слово у германцев или славян; очевидно, последние получили это слово тогда, когда продвинулись от берегов Немецкого и Балтийского морей на юг, в те страны, где еще был известен лев и где жители были в большем или меньшем числе римские колонисты. Одной из этих стран могла быть придунайская степь, Дакия; здесь латинское слово, переделанное согласно с законами языка даков, могло звучать близко к славянскому и германскому словам и дать начало тому и другому» ([Рец. на] Старите германски елементи в славенските езици С.  Младенова // ЖМНП, 1911, май, с. 161).

Слово лев не встречается в «Слове о полку Игореве». Но оно употребляется в переводных русских текстах уже с XI в., напр., в Изборнике Святослава 1073 г. (см. Востоков. Сл. ц-сл. яз., 1, с. 202), в Пандектах Антиоха XI в., в Поучении Григория Назианзина XI в. и др. под., а далее в житийной литературе, в Хождении Даниила Игумена, в Слове Даниила Заточника, в стиле летописи (напр., Ипатьевской) (см. Срезневский, 2, с. 64). Таким образом, книжный характер слова лев подтверждается и наблюдениями над употреблением его в стилях древнерусского литературного языка. Но, понятно, слово лев в этой своей книжной форме очень давно стало словом общерусским.

Слово лев, кроме зоологического значения, в русском литературном языке имеет другое значение — переносное. Оно обозначает законодателя мод, правил светского поведения, блестящего представителя так называемого «высшего общества», пожирателя и покорителя женских сердец. Это значение — под влиянием французского lion — переносится на почву русского языка во второй половине 30-х годов XIX в. И. И Пущин, рассказывая о жизни Пушкина по выходе из лицея и до ссылки на юг, т. е. о конце 10-х годов, пишет: «Говоришь, бывало: ”Что тебе за охота, любезный друг, возиться с этим народом (с аристократами. — В. В. ); ни в одном из них ты не найдешь сочувствия и пр.“ Он терпеливо выслушает, начнет щекотать, обнимать, что обыкновенно делал, когда немножко потеряется. Потом, смотришь: Пушкин опять с тогдашними львами! (Извините! Анахронизм, тогда не существовало еще этого аристократического прозвища» (Пущин, с. 70). Понятно, что в этом переводном значении слово лев употреблялось сначала лишь в языке высших европеизированных слоев русского буржуазно-дворянского общества со второй половины тридцатых годов XIX в. «Внутренняя форма» этого нового употребления не противоречила семантической системе русского языка. В «Записках гр. М. Д.  Бутурлина» о летнем сезоне 1841 года: « [Нарышкина] была очень некрасива собою; при всей изысканности туалета она казалась небрежно одетою (torchée comme un chiffon), но тем не менее силилась корчить львицу (термин только что тогда изобретенный)...» (Русск. архив, 1897, кн. 3, с. 537). И. И. Панаев в повести «Онагр» (1841) писал: «Всем и каждому известно, что цари высшего парижского общества, некогда называющиеся: hommes à bonnes firtunes, incroyables, dandy, fashionables, и так далее, теперь носят страшные имена львов. Всем также известно, что мы, русские, имеем претензию на европейскую внешность, что мы с изумительной быстротою перенимаем все парижские и лондонские странности и прихоти. Вследствие этого, у нас были некогда денди и фешенебли, теперь у нас есть и львы». Далее И. И. Панаев уверяет читателя, что прозвище онагр для царьков среднего общества перейдет и к нам, и мы скоро привыкнем к нему, как привыкли к странным прозваниям львов» (Панаев, 1888, 2, с. 87, 88). У того же И. И. Панаева в очерке «Литературная тля» (1843): «Львы и онагры александрийского партера, купеческие сынки-кутилы и разные чиновники, обводили небрежно ложи лорнетами и трубками сверхъестественной величины...» (там же, с. 326). У Григоровича в рассказе «Свистулькин»: «Джентльмены, львы и денди попадались (на Невском проспекте. — В.   В. ) на каждом шагу,.. лица их выражали беспечность и вместе с тем дышали как бы сознанием, что это было лучшее место и лучший час для прогулки» (гл. 3). У Тургенева в «Рудине»: «Корчагин был красивый молодой человек — светский лев, чрезвычайно надутый и важный» (гл. 12). Там же: «Дарья Михайловна действительно не любила стеснять себя в деревне, и в свободной простоте ее обхождения замечался легкий оттенок презрения столичной львицы к окружавшим ее, довольно темным и мелким существам» (гл. 2). В «Дворянском гнезде» (1858) (о Варваре Павловне в речи Гедеоновского): «Ведь она, говорят, и с артистами, и с пиянистами, и как там по-ихнему, со львами да со зверями знакомство вела. Стыд потеряла совершенно... » (гл. 2). Ср.: «Варвара Павловна легко выскочила из кареты — только львицы умеют так выскакивать»... (гл. 40). У А. В. Дружинина в «Новых заметках петербургского туриста»: «Я Павел Ильич Бердышов, бывший когда-то первым львом, первостатейным денди, неутомимейшимЛовеласом города Петербурга!» (1867, 8, ч. 2, гл. 2).

Слово лев в значении `щеголя, покорителя женских сердец' — укрепилось в литературном русском языке по крайней мере в стилях привилегированных слоев общества и с некоторыми изменениями смысла, вызванными меняющейся социальной обстановкой, дожило до нашего времени.

Опубликовано в сб. «Русский язык. Проблема грамматической семантики и оценочные факторы в языке» (М., 1992) вместе со статьями «Канючить», «Кулак», «Маковая росинка», «Малая толика», «Малина», «Мурло», «Ухажер» под общим названием «Заметки по истории слов и выражений».

В архиве сохранилась рукопись— 8 листков разного формата и машинопись с авторской правкой (5 листков пожелтевшей ветхой бумаги). Текст заметки, по-видимому, относится к концу 30-х — началу 40-х годов (не ранее 1936 г., времени выхода в свет книги «Пушкин в воспоминаниях и рассказах современников». Л., 1936). Здесь публикуется по оттиску, проверенному по рукописи и по машинописи с авторской правкой, с внесением ряда необходимых добавлений и уточнений. — В.  П.