Любопытно, что в стихотворении «В крови горит огонь желанья» Пушкин воспользовался выражением библейской «Песни песней»: «Душа тобой уязвлена». Текстологическая справка в рукописи этого стихотворения удостоверяет, что Пушкин сначала вместо «уязвлена» написал «упоена». Между тем выражение «Душа тобой упоена» еще раньше было употреблено в языке «Кавказского пленника» Пушкина:

Непостижимой, чудной силой

К тебе я вся привлечена:

Люблю тебя, невольник милый,

Душа тобой упоена...

Очевидно, эта стилистическая замена упоена на уязвлена вызвана тем, что слова упоение, упоительный, упоенный, будучи по происхождению галлицизмами (ср. французск. enivrement, enivrant, enivré), вносили диссонанс в экзотический примитивизм народной романтики «восточного слога» (см. мою книгу «Язык Пушкина», 1934, с. 260—261). По-видимому, на Пушкина в этом отношении повлияли критические замечания А. С. Шишкова, который, противопоставляя русский народно-поэтический язык простых писателей языку современных русских поэтов новоевропейской школы, в своих «Разговорах о словесности» (СПб., 1811, с. 110) писал: «Язык нежности их имел в себе также нечто особое от нынешнего. Они не говорили своим любовницам: я заразился к тебе страстию, я пленил себя твоими взорами, я поражен стрелою твоих прелестей, ты предмет моей горячности, я тебя обожаю, и проч. Все это чужое, не наше русское. Они для выражения своих чувствований не искали кудрявых слов и хитрых мыслей, но довольствовались самыми простыми и ближайшими к истине умствованиями».

В связи с этим А. С. Шишков берет на себя защиту «простонародных» старинных выражений любви и нежности: «Мы ныне говорим: я пленился тобою, а в старину говаривали: я уязвился тобою» (там же, с. 76).

Воспользовавшись этими указаниями Шишкова, Пушкин оживляет старинное выражение и применяет «уязвленный» в значении: `раненый любовью, плененный, упоенный'. Необходимо заметить, что и Карамзин в «Истории государства Российского» (так же, как и Радищев в своем «Путешествии») пользуется старинным выражением уязвить в значении `ранить'. Например, в VIII т. «Истории государства Российского»: «Многие из них умерли от ран и в том числе храбрый воевода Сидоров, уязвленный пулею и копьем»; «воевода Петр Морозов, князь Юрий Кашин пали в толпе, опасно уязвленные» и т. п.

Пушкинское словоупотребление затем укореняется и в языке Вяземского: «В начале тридцатых годов... расцветала в Петербурге одна девица, и все мы, более или менее, были военнопленными красавицы; кто более или менее уязвленный, но все были задеты и тронуты» (Вяземский. Старая записная книжка, с. 158).

Можно думать, что и в слово язвительный Пушкин намеревался вложить значение `внушающий пылкую страсть, упоительный'. Однако современники Пушкина, привыкшие возводить поэтические новообразования русского языка к языку французскому, и тут готовы были увидеть галлицизм: «Между поцелуем страстным и язвою поэт усмотрел соотношение смелое, новое, но справедливое. Язва и пламень удобнее сравниваются, нежели пронзительность и пламень. Если словом пронзительные лобзания, хотя не близко, переведем baisers pénétrants, то словом язвительные лобзания неподражаемо выразим другой эпитет изобретения Руссо. Что я говорю? baisere cres холодны перед огненным выражением Пушкина» (Сын Отечества. 1824, ч. 92, № 13).

(Виноградов В. В. Пушкин и русский литературный язык XIX века // Пушкин родоначальник новой русской литературы: Сб. научно-исслед. работ. М.; Л., 1941, с. 557—558).

[К словам уязвить, язвительный и однокоренным В. В. Виноградов обращался и в других работах:].

—1—

[...] в Пушкинском стихе на рубеже 10—20-х годов развиваются, получая все более разнообразное выражение, принципы «романтического» отношения к прилагательным. Семантико-грамматический акцент переходит в эмоционально-фразовый. Имена прилагательные или существительные в функции определения становятся сложными формами романтического фразообразования, создающими метафорические противоречия, контрасты и антитезы. Это употребление категории прилагательных (и вообще определений) также отражает воздействие европейской романтической системы стилей на русский язык. Современники видели в этих приемах влияние не только французского, но и немецкого языков. Однако в большинстве случаев прибегали к французским параллелям и пояснениям. Так, «Атеней», критикуя четвертую и пятую главы «Евгения Онегина», спрашивал: «Есть ли какой-нибудь из европейских языков терпеливее русского при налогах имен прилагательных: что хочешь поставь пред существительным, все выдержит... Не назвать ли нам эпитетов, не имеющих приметного отношения к своим существительным, вместо прежнего: имена прилагательные новым словом: имена прилепительные?» (Атеней 1828, 1, № 4). (Ср. статью В.  М.  Жирмунского: «К вопросу об эпитете» в сборнике «Памяти П. Н. Сакулина» 1931). Оценка эпитетов производится с точки зрения их соответствия французским образцам. Например, когда Пушкин, под влиянием кн. Вяземского, в первом издании «Бахчисарайского фонтана» изменил «язвительный» (ср. «язва лобзаний») на «пронзительный» («язвительные лобзания напоминают тебе твои... Поставь пронзительных — это будет ново. Дело в том, что моя грузинка кусается, и это непременно должно быть известно публике»; Письма, 1, 60), — то эта перемена вызвала такой протест рецензента «Сына отечества» (А. А.  Перовского? 1824, ч. 92, № 13): «Между поцелуем страстным и язвою поэт усмотрел соотношение смелое, новое, но справедливое. Язва и пламень удобнее сравниваются, нежели пронзительность и пламень. Если словом пронзительные лобзания хотя не близко переведем baiserspénétrants, — то словом язвительные лобзания неподражаемо выразим другой эпитет изобретения Руссо. Что я говорю? baisers cacres холодны перед огненным выражением Пушкина. Быть может, что замеченная перемена сделана в угождение принятому словоупотреблению. Ах, сей тиран и такой жертвой не будет доволен!...».

(Виноградов. Язык Пушкина, с. 283—284).

[Приводим краткое замечание, сделанное в той же работе на с. 185:]

Особенно значительна и разнообразна была роль французского языка в переосмыслении и литературной ассимиляции церковнославянизмов. Морфологические категории церковнославянского языка определяли структуру неологизмов, возникавших для перевода французских понятий.

(Ср., например, гражданственность— civilisation:

Пружины смелые гражданственности новой...

(К вельможе, 1830)

Церковнославянские лексемы приспособлялись к выражению значений французских слов. (Ср. например: «пронзительные лобзанья» (временная замена «язвительных лобзаний») в «Кавказском пленнике»; ср. в наброске: «Как счастлив я, когда могу покинуть» (1826):

... но сколь

Пронзительно сих влажных синих уст

Прохладное лобзанье без дыханья.

Ср. в «Евгении Онегине»:

Ее пронзительные взоры,

Улыбка, голос, разговоры,

Все было в ней отравлено,

Изменой злой напоено.)

—2—

[...] выражение из Пушкинского «Бахчисарайского фонтана» «язвительные лобзания»:

Чей страстный поцелуй живей

Твоих язвительных лобзаний?

— не может считаться вполне уясненным. Исследователи Пушкина наивно верят ироническому комментарию самого поэта, согласившегося под влиянием критики Вяземского отменить эпитет язвительный (Письмо кн. П.  А.  Вяземского от 1—8 декабря 1823 г. // Пушкин А. С. Письма / Под ред. и с прим. Б. Л. Модзалевского, М.; Л., 1926, т. 1, с. 60. Полн. собр. соч., см.: Пушкин А. С., Изд. Акад. Наук, т. 13 (переписка 1815—1827 гг.), Л., 1937, с. 80): «Поставь пронзительных. Это будет ново. Дело в том, что моя грузинка кусается, и это непременно должно быть известно публике» (В «Словаре Академии Российской» (1822, ч. 6, с. 1445—1446) указано в слове «язвительный», между прочим, значение: `могущий причинить язву', например, язвительное угрызение ядовитого животного. Ср. у Пушкина: «покров, упитанный язвительною кровью» (Из А.  Шенье); «белая язвительная пыль» (Путешествие в Арзрум).

В этом конкретном смысле укуса как будто легко истолковывается и родственное словосочетание — язва лобзаний в стихотворении Пушкина «Нет, я не дорожу мятежным наслажденьем»:

Порывом пылких ласк и язвою лобзаний

Она торопит миг последних содроганий.

Однако этот строй понимания вступает в острое противоречие со стихом «Душа тобой уязвлена» из стихотворения «В крови горит огонь желанья» (ср. у Радищева в «Путешествии из Петербурга в Москву»: «Я взглянул окрест меня — душа моя страданиями человечества уязвленна стала»). Текстологическая справка в рукописи этого стихотворения удостоверяет, что вместо «уязвлена» Пушкин сначала написал: «упоена», Между тем выражение «Душа тобой упоена» еще раньше было употреблено Пушкиным в «Кавказском пленнике»:

Непостижимой, чудной силой

К тебе я вся привлечена;

Люблю тебя, невольник милый,

Душа тобой упоена...

Чем вызвана эта стилистическая замена «упоена» на «уязвлена»? Очевидно, тем, что слово «уязвленный» в значении `раненный любовью, упоенный, плененный' в сознании Пушкина более соответствовало народно-поэтическому, библейско-восточному слогу стихотворения: «В крови горит огонь желанья» (ср. в библейской «Песни песней» — «уязвлена есмь любовью аз»).

Ведь слова упоение, упоительный, упоенный являются галлицизмами (ср. французск. enivrement, enivrant, enivré) (См. мою книгу «Язык Пушкина», М.; Л., 1935, с. 237 и след.). Они были принадлежностью французско-европейского, галантного стиля эротической лирики и вносили диссонанс в экзотический примитивизм народной романтики «восточного слога». Трудно сомневаться в том, что на Пушкина в этом отношении повлияли критические замечания А. С. Шишкова. А. С. Шишков, противопоставляя русский народно-поэтический язык простых писателей языку современных русских поэтов новоевропейской школы, в своих «Разговорах о словесности» (СПб., 1811, с. 110) писал: «Язык нежности их имел в себе также нечто особое от нынешнего. Они не говорили своим любовницам: я заразился к тебе страстью, я пленил себя твоими взорами, я поражен стрелою твоих прелестей, ты предмет моей горячности, я тебя обожаю, и проч. Все это чужое, не наше русское. Они для выражения своих чувствований не искали кудрявых слов и хитрых мыслей, но довольствовались самыми простыми и ближайшими к истине умствованиями».

В связи с этим А. С. Шишков берет на себя защиту «простонародных» старинных выражений любви и нежности: «Мы ныне говорим: я пленился тобою, а в старину говаривали: я уязвился тобою» (там же, с. 76). Воспользовавшись этими указаниями Шишкова, Пушкин оживляет старинное выражение и применяет уязвленный в значении `плененный, упоенный'.

То же словоупотребление затем укореняется и в языке Вяземского: «В начале тридцатых годов... расцветала в Петербурге одна девица, и все мы, более или менее, были военнопленными красавицы; кто более или менее уязвленный, но все были задеты и тронуты» (Вяземский П.  А. Старая записная книжка, с. 158).

Можно думать, что и в слово язвительный Пушкин намеревался вложить значение `пленительный, упоительный, полный глубокой страсти, пылкий'.

(Вопрос об историческом словаре русского литературного языка XVIII—XX вв. // Виноградов. Избр. тр.: Лексикология и лексикография. с. 202—204).

—3—

Большая часть слов многозначна. Разные значения связаны с разным словесным окружением или, как обычно говорят, с разными контекстами употребления слова. Значения слов изменяются с течением времени, и многое, например, в языке Пушкина нам кажется уже устарелым, а иногда и непонятным. Справка в словарь поможет уяснить непонятные значения и смысловые оттенки слова. Например, Пушкин в «Путешествии в Арзрум» упоминает о «белой язвительной пыли». Из современного словоупотребления (язвительное замечание, язвительная критика, язвительный спор и т. п.) нельзя понять этого старого значения. Но если обратиться к тому академическому словарю, в который заглядывал встарь и сам Пушкин, то там легко найти указание, что первоначальным значением слова язвительный было: `причиняющий рану, наносящий язву'.

(Толковые словари русского языка // Виноградов. Избр. тр.: Лексикология и лексикография, с. 209).

В архиве сохранились следующие выписки:

«У Ломоносова в трагедии «Тамара и Селим» (ст. 115)

Или твой нежный дух любовью уязвился.

(Ломоносов. Соч. т.1, с. 115).

В «Дефофонте» (ст. 1120):

Пронжу мечом, когда любовь не уязвила.

Ср. «Песнь песней»(5, 8): «Возвестите ему, яко уязвлена любовию аз есмь».

Кроме того в архиве сохранилась рукопись на трех листках, текст которой несколько отличается от опубликованных заметок:

«Слова, некогда относившиеся к одному лексико-семантическому гнезду и умещавшиеся в пределах одного стиля, могут так изменить свои значения, что смысловая связь между ними ослабляется или вовсе разрывается. Общее гнездо распадается. Родственные слова разбиваются на отдельные группы, которые далеко расходятся, вступая в разные семантические ряды и приобретая разную стилистическую окраску. Такова серия слов, ответвившихся от слова язва: язвить, язвительный (ср. позднее образованное язвительность, уязвить, уязвленный). Ср. язва — в применении к лицу и язва — `рана'.

Это распадение начинается в XVII—XVIII вв., но осуществляется тогда, когда слово язва теряет свое старое общее значение `рана', а специализируется в значении `гноящаяся или открытая воспаленная болячка на теле'.

В журнале «И то и се»( 1769, июль, неделя двадцать восьмая): «Тут, кроме язвительных браней и ругательства, я не нашел ничего доброго» (Русск. сатирич. журналы XVIII в., с. 64). «Я не приметил в нем ни грубости, ни невежества, ни также язвительной критики». Ср. здесь же: «Я подумал, что и он человек же и что, может быть, пороки, которыми язвит других, ему еще более всех свойственны» (там же).

В журнале «Живописец»: «Там сатирик описывает пороки, язвит порочных, забавляет разум остротой своего сочинения и приносит удовольствие» (там же, с. 160).

В журнале «Ни то ни се» (1769, лист 5, 21 марта): «Ведь всяк знает, что язвительность происходить не может от доброго сердца» (там же, с. 69).

В журнале «Друг честных людей или Стародум» (1788): «Один из них весьма язвительно шпынял над творениями первых наших писателей» (там же, с. 227). Ср. в «Записках Державина»: «Князь, увидев столь азартного человека,... из осторожности, может быть чтоб не произнес еще каких язвительных слов на толь знаменитого обидчика,... встал стремительное места» (Державин. Сочинения, 1871, т. 6, с. 590)». — Л.  А.