§ 1. Слово — ахинея в русском литературном языке значит: `вздор, чепуха, чушь, нелепость, бессмыслица, глупости' (ср. сл. Даля 1903, 1, с. 78). Часто употребляется в застывших «фразах»: нести ахинею, городить ахинею, пороть ахинею, молоть ахинею, плести ахинею. У Тургенева в «Записках охотника», в рассказе «Петр Петрович Каратаев»: «Да помилуйте, матушка, что вы за ахинею порете?» В «Касимовских повестях и преданиях» А. А. Павлова в разговоре купцов из предания «Таинственный защитник»: «Помилуй, Павел, что за охинею городишь ты?..». В повести Маркиза Глаголя «О том, как господа Петушков, Цыпленкин и Тетерькин сочиняли повесть»: «Ну, такую ахинею давеча несли, что так и хотелось плюнуть» (Сын Отечества, 1843, кн. 4, с. 26). В «Словаре Академии Российской»: «Он мелет самую ахинею» (1789, 1, с. 62). Ср. выражение врать ахинею у П. А. Вяземского в «Старой записной книжке»: «Сержусь на журналы, которые врут ахинею» (Вяземский, 1886,10, с. 104). Вот еще серия примеров: «Что за ахинея, господи! хуже стихов!» (Тургенев, Рудин). «С первых слов он понес ахинею страшную» (Дружинин, Полинька Сакс). «Ведь как ни просты читатели, а наверно из девяти десятый поймет, что дело-то неладно, что это не история, а какая-то ахинея с моралью...» (Кокорев, Очерки и рассказы). «Видишь, он городит ахинею» (Судовщиков, Неслыханное диво). «В прямо ахинийной картине критика видит глубочайшую любовь к молодежи и к морю» (Буренин. Критич. оч. // Нов. Время, 1903 г., № 9714). Ср. у Андрея Белого в «Московском чудаке»: «...в зеркале ж встретил табачного цвета раскосые глазки; скулело оттуда лицо, распепёшились щеки; тяпляпился нос; а макушечный клок ахинеи волос стоял дыбом». См. у С. П. Жихарева в «Записках современника»: «Трагедия моя... ”Артабан“ — была, по отзыву князя Шаховского и по собственному моему впоследствии сознанию, смесью чуши с галиматьею, помноженных на ахинею» (Жихарев, 1955, с. 561).

§ 2. Этимология и история слова ахинея считаются не вполне ясными. Однако, все исследователи были согласны в том, что это слово — заимствованное из греческого языка. Пути проникновения рисовались разные. Предложены два объяснения. Разбор их представляет чрезвычайный методологический интерес.

I. Одно мнение господствует в русской литературе. Оно идет от любителя древностей Т. И. Филиппова, неспециалиста-филолога, и канонизовано Я. Гротом. В «Филологических разысканиях» (1899, 2, с. 329) Грот, говоря о фонетической «переделке заимствованных русскими слов», указывает на «смешение» звуков п, ф, х и приводит примеры: Осип, Степан, панафида, Прокофий, ахинея. И в ахинею вбивается кол примечания: «Ахинея — вероятно такое же семинарское слово, как например катавасия, ерунда, ермолафия. Кажется, можно согласиться с мнением Т. И. Филиппова, что слово это произошло от имени города Афин, как заставляет думать стих из акафиста Божией Матери: ”Радуйся, афинейския плетения растерзающая“» (там же, с. 751). Эта этимология не возбудила никаких сомнений ни у кого, кроме Фасмера, которого она «не удовлетворила со стороны значения» (Греко-слав. этюды, с. 37). Фонетическое оправдание ахинеи из предполагаемой Афинеи осуществлялось ссылкой на замену «во многих говорах» звука ф звуком х. Для большей убедительности Д. К. Зеленин присоединил следующее соображение: «В данном же случае такая замена могла также произойти под влиянием народной этимологии (Volksetymologie), а именно через ложное примечание к междометию ах!» (Зеленин, Семинарские слова, с. 113).

Все внимание исследователей было направлено на построение семантического ряда, который соединил бы афинейскую мудрость с ахинеей. Словарь Грота — Шахматова сразу ставил знак равенства между выражением афинейская мудрость, которое, по заявлению составителя, часто встречается в старинных памятниках, со значением: `ученый сумбур, вздорная речь' (1, с. 86) и ахинеей. М. И. Михельсон в своей книге «Ходячие и меткие слова» пытался истолковать семантику слова ахинея в предметно-бытовом плане. И для этого припоминал: «Атеней — храм Афины (Минервы) в Афинах, где ученые и поэты читали свои произведения, далеко не всем доступные». Но ведь те, кто говорили ахинею, могли ничего не знать об этом храме. Михельсон на всякий случай тогда указывал на Athenaeum, как на обычное название альманахов, — «так что афинейские мудрости, многим недоступные, могли казаться сумбуром и — образовать слово ахинея, в смысле `чепуха'». Кстати, уже для сравнения Михельсон вспомнил и язык офеней (другим не понятный) (см. Михельсон, Ходяч. слова, с. 10—11). Но эти попытки найти мотивировку значения афинеи, как `бессмыслицы', в непонятности ученых учреждений, связанных с созвучными терминами, были явно неудачны. Преображенский в своих Поправках и дополнениях к 1 вып. «Этимологического словаря» вернулся к мысли о жаргонном характере этого слова, следуя за Гротом и Зелениным: «Без сомнения, слово создалось в среде духовенства» (1, с. 35). Он строил такую лестницу перехода значений, находя ее достаточной: «афинейский = афинский = греческий = философский = непонятный» (Преображенский, 1, с.10). Вместе с тем Преображенский решительно отверг то словопроизводство ахинеи, которое было предложено Matzenauer'ом и подтверждено Фасмером.

II. Matzenauer (Listy Filologické 7, 1) ахинею сопоставлял с греч. 〄χηνíα Фасмер сначала обнаружил скептицизм к этой этимологии (Греко-слав. этюды, с. 37), но в «Дополнениях и поправках» к ней склонился: «Слово: 〄χηνíα, `нужда, недостаток' встречается напр. Aesсhyl. Choephor. 301, Agamemn. 419. Я теперь склонен его считать источником русского слова, хотя мне неизвестны случаи его употребления в позднейших текстах» (с. 233). Таковы самые веские рассуждения об этимологии слова ахинея.

§ 3. Мнение Matzenauer'а и Фасмера легко разрушить. Греческое слово не называло новой «вещи», которая входила в обиход вместе с названием. Следовательно, приходится предположить, что оно осталось в текстах непереведенным и затем сделалось символом бессмыслицы. Но это предположение, с одной стороны, не вяжется с отсутствием этого слова в древнерусских рукописных текстах¹; с другой стороны, не объясняет, почему именно данное непонятное чужое слово (которое в контексте все же «нужду» должно было обозначать) вошло в русский литературный язык для символизации нелепости, вздора. А кроме того, нет никаких надежд связать ахинею с греч. словом 〄χηνíα, потому что это слово, по-видимому, является поэтическим новообразованием Эсхила и в традицию литературной речи не вошло. В самом деле, оно отмечено лексикологами лишь в Хоэфорах 298 (301), и Агамемноне 426 (419) «Armuth, Mangel, Entbehrung» (χρημάτων, つμμάτων), у Эсхила и в фрагменте Аристофана (φάλων) 91, в том месте, где ощущается пародическая направленность против Эсхила. Сама этимология этого слова на греческой почве оказывается затруднительной, так как обычное производство его от 〄χήν, -ένοσ, っ, 〛«arm, dürftig, entbehrend» (Theocrit 16. 33) игнорирует разницу в количестве начальной α². Итак, ахинея никак не связывается с греч. 〄χηνíα.

§ 4. Этимология ахинеи из афинеи должна выдержать фонетическую, сравнительно-морфологическую и семантическую проверку, чтобы остаться. Но при всех перекличках спотыкается.

I. Если не обращаться к помощи междометия ах (а лучше — не обращаться), фонетические недоразумения начинаются сразу. В литературном языке, в его вульгарных говорах преобладает тенденция к замене х через ф (куфня, панафида; ср. филин, финифть, кафельная печь), хотя в ряде имен и фамилий есть отголоски и обратной замены — Дорохов, Астахова, Хавронья и т. п. Очевидно, это отслоения разных диалектических влияний. В словах, связанных с заимствованной морфемой — АФИН — никаких фонетических превращений не замечается. Следовательно, необходимо предположить, что слово афинея, оторвавшись семантически от афинейской мудрости, на какой-то диалектической почве претерпело изменение ф в х. Считается, что народным говорам это слово чуждо. Оно известно будто бы только из словаря Zelechowckiego — Ruthenish-deutsches Wörterbuch (Lwiw, 1886, с. 7). Однако, в других малорусских словарях оно не показано — ни у Поповича, ни у Кмицикевича и Спiлки, ни у Гринченка, ни даже в последнем словаре Украинской АН. Ясно, что Желеховским оно взято из литературной традиции галицких москвофилов. При возникновении этого слова на украинской почве могли бы возникнуть недоразумения в истолковании ударяемого е, соответствующего греческ. ­αĩoς³. Так совершается возврат к великорусскому литературному языку. Ведь специфической тенденции к фонетической замене ф через х, хотя бы для иронического словоупотребления, в жаргоне духовенства допускать не приходится. Остается фантазировать, что слово афинея возникло где-то в среде провинциального духовенства и, потеряв связь с книжной традицией и со словами афины, афинейский и т. п., приобрело народно-диалектический облик — ахинеи. В этой-то форме к XVIII в. оно проникло в литературную традицию, и в «Словаре Академии Российской» (1789) квалифицировано как «простонародное». Во всяком случае, приходится признать, что ахинея — единственное, чисто книжное слово, не несшее широкой номинативной функции по отношению к «вещам» быта, с заменой ф через х. С такими именами, как Хавронья, Остах, Дорох и т. п., ведь его нельзя сопоставлять. Результаты этого фонетического экзамена для слова ахинея едва ли можно считать удовлетворительными.

II. В сравнительно-морфологической плоскости затруднений встречается меньше. Слово ахинея представляется сложенным из двух морфем — ахин (в соответствии с афин) и ея. Но что такое -ея как словообразовательный суффикс? В этой морфеме в истории литературного языка слились суффиксы — -я, -ея (веря; по предположению Шахматова — также веретея и колея; Очерк древн. периода, с. 263); -ия (с его фонетическими заместителями -я, -ея)⁴. Для подтверждения его уместности в слове афинея достаточно ссылки на «Разыскания» Эд. Вольтера: «Форма эйа, — пишет автор, — по-видимому, свойственна только великорусскому наречию и здесь распространяется и на заимствованные слова...»⁵. Морфологический анализ кажется исчерпанным⁶. Но это обман. Фактически безответных вопросов выплывает целая стая. Каким путем возникла форма ахинея, если она не явилась непосредственно в соответствие греч. 〄θηvαĩα. От какого слова она произведена — от Афины, афиней, афинейский или иначе как?⁷ Можно ли привести другие примеры такого словопроизводства на русской почве? Суффикс -ея известен ли в функции морфемы, образующей от прилагательных или существительных единично-конкретных имена опредмеченной отвлеченности? На этот последний вопрос, кажется, даже при современном состоянии учения о словообразовании можно ответить отрицательно. А от этого начинает шататься и морфологическое благополучие ахинеи.

III. С семантической точки зрения все построение ахинеи на афинее оказывается воздушным без всяких документальных, исторических и диалектологических подпорок. Никаких конкретных указаний на то, что это слово зародилось в жаргоне духовенства, нет. И в самой ахинее нет ничего специфически духовного. А между тем, ведь только при наличии этих предварительных данных, могли бы иметь значение ссылки на афинейския плетения, о которых говорится в акафисте Богородице. Конечно, можно допустить и обратный логический ход, если доказать, что в церковно-книжной традиции слова афинейский, афины, афинский в разных фразеологических комбинациях постоянно и естественно сближались с значениями `бессмыслицы', `глупости' и т. п.⁸. Но тогда было бы законно ждать отслоений этого значения в употреблении слов — афинейский, афинский — и даже ожидать встречи со словом афинея как фонетическим дубликатом ахинеи. Ведь, если «афинейское плетение» из акафиста Богородице (кстати сказать, входившего в состав «иноческого келейного правила» и в церковном обиходе очень употребительного) по имманентным семантическим законам в жаргоне духовенства должно было родить афинею и ее вульгарного двойника — ахинею, то возникает недоумение: почему не сохранилось отголосков этого процесса ни в письменном, ни в разговорном употреблении афинеи у тех слоев провинциально-сельского и городского духовенства, которым чужд был переход ф в х?

В семантическом плане гораздо легче связать ахинею с офенским языком. Но это уже будет новая этимология, намеки на которую имелись в филологической литературе русской до тех пор, пока само слово офеня с производными выводилось из Афин (или из г. Офена и венгерских ходебщиков) (см. cл. Даля 1903, 1, с. 76). Ср. у Греча в «Чтениях о русском языке» такую характеристику канцелярского жаргона: «Приказные составили свой собственный афинский язык, чуждый не посвященным в их таинства» (Н. Греч, Чтения, 1, с. 150). Фонетически неудобств не больше, чем в производстве из афинеи. Офенея так же легко при отсутствии точного диалектологического прикрепления могла превратиться в ахинею, как и афинея. Самое же главное: нет никаких оснований отрицать существование слова ахинея в народных говорах.

В корректурных экземплярах предполагавшегося нового издания 1 тома Академического словаря под словом ахинея можно найти такие указания: «в народном языке — чушь, Тороп. (Прогр. № 233); чепуха, Кашинск. (Смирнов); вздор. Какую ахинею ты городишь, что и слушать то не хочется. Енот.» (2-е Доп. к Опыту обл. влкр. сл.)». В материалах Постоянной Словарной Комиссии при Академии Наук диалектологических данных еще больше: «Охинея — вздор, болтовня, нелепость. Сибирь (Черепанов). ”Не с ума ли тебя, парень, спятило, — молвил он, — что ты такую охинею городишь?“ Кирен. Иркутск. (Архив геогр. об-ва. Б. 4, 1). В Ладожск. уезде (Кедров. Живая Старина 1899): охинея — 1) большая куча чего-нибудь. ”Эку охинею воды то сдержал ты“, 2) бессмыслица, чепуха. ”Ну, занес ахинею?“»

Эти факты говорят, что нет нужды к грекам ходить за словом ахинея. Этимологию Филиппова — Грота — Зеленина — Преображенского следует признать сомнительной.

§ 5. Вспоминается методологический принцип, выставленный в словаре Дюканжа: Qui linguarum vulgarium etymologias inquirit, peculiaria provinciarum idiomata probe noscat necesse est, cum etymon quod a Graecis aut Hebraeis, vel a Longuinquis petit regionibus, a vicinis saepe repetendum sit. (Dulange, Glossarium. Préface, 73, 1678). А как дополнение к нему звучит заявление А. И. Соболевского: «Наши сведения по русской диалектологии так скудны и так несовершенны, что можно решительно говорить только об том, что в них есть»⁹. Поэтому не было достаточного основания у русских лексикографов в подтверждение заимствования ахинеи ссылаться на отсутствие этого слова в народных говорах.

Сомнительный характер предложенных этимологий ахинеи разрешает исследователю отправиться на поиски новых объяснений в обратную сторону. Указания диалектологии предписывают не заходить далеко, а остановиться на русском языке. И тут находятся родственные образования. У Лескова в «Полуношниках» героиня говорит: «Я даже заплакала, потому что как же быть? Все, что я претерпела, значит, хинью пошло» (гл. 6). Любопытно, что Михельсон в своей книге «Русская мысль и речь» это выражение сопоставляет с тем материалом, который он поместил под словом ахинея. А среди него — иные отголоски хини. Из словаря Даля взята цитата: «Такую хинь занес, что уши вянут». В «Деревенских письмах» (Отеч. Зап., т. 124) читается: «Именье все... хинью шло что говорить!» (с. 274). В «Дворянском гнезде» Тургенева человек Лаврецкого Антон рассказывал барину: «А вот дедушка ваш, Петр Андреич, и палаты себе поставил каменные, а добра не нажил; все у них пошло хинею». Нет никаких оснований слово хинь резко обособлять от семантического гнезда охинеи. Фонетическая общность основной части (хин-ь и о-хин-ея), близость значений требуют их сопоставления. Правда, большая часть примеров представляет фразу: пошло хинью, т. е. `прахом пошло'. Так в Обоянском гов. Курск. губ. (см. Машкин. Обоянский говор): «хинью — без пользы, вотще, даром. Досталась ни зашто и пашло хинью...». В Тульской губ.: «”все пошло у него хинью“, т. е. `пропало ни за что, прожито по пустому'» (Иванов А. Словарь Тульской губ.; Архив геогр. об-ва, 42, с. 49). Однако в словаре Даля читается: «Хинь — ж. — орл., курск., яросл. — ахинея, гиль, чужь, чепуха, вздор, пустяки. Такую хинь занес, что уши вянут! У него все хинью пошло, даром, на ветер, без пользы и толку» (сл. Даля 1909, 4, с. 1184).

В «Опыте областного великорусского словаря» было напечатано: «хинь, и, с. ж. Гиль, пустяки. Орл. — Хинью, в знач. нар. Без пользы, по пусту, без толку. Взял ни за что, и пошло хинью. Кур.» В «Смоленском областном словаре» В. Н. Добровольского записано: «хинь — 1) пропади (от глаг.): Хинь, твоя галава, пропади! 2) пустяки. Дело хинью разыйдется. Рос. у., д. Тананыкино» (с. 958).

На этом фоне различие употребления слов хини и ахинеи не может затушевать их семантического родства, близости их значений в народных диалектах. Оба слова свойственны лишь великорусским говорам. По происхождению и то, и другое в литературной речи «диалектизм». Но судьба их здесь различна. Слово ахинея поднялось в «верхи» литературного языка, вошло уже в XVIII в. в его норму, сперва с оттенком «простонародности», потом до некоторой степени его стерло. Лишь фразеология (городить... пороть... молоть... плести... нести...) упорно поддерживает вульгарную «экспрессию» этой лексемы. Слово же хинь (даже в застывшем выражении хинью пошло) в литературном языке XIX в. у некоторых писателей (по-видимому, с эпохи «натуральной школы», т. е. с 40-х годов) было сигналом «внеинтеллигентской», жаргонной речи у персонажей из «низких» социальных сфер. В общий литературный язык оно не вошло. С ахинеей оно не могло сочетаться в одну группу, так как этому мешали различия в социально-экспрессивной окраске (как бы разный уровень их) — в употреблении — и морфологическая оторванность (слово ахинея ведь ощущалось в своей основе -ахин- как единство, которое фонически не влеклось необходимо к хини; к тому же, по-видимому, в литературно-художественном употреблении было известно лишь сочетание хинью пошло, где хинью выполняло функции обстоятельственного наречия, тяготеющего к семантической изоляции. Ср. ехать верхом, опрометью бежать, стать дыбом, пойти прахом, хватить залпом и т. п.). Таким образом, в литературном языке слова ахинея и хинь не соприкасались. Поднявшись до него в разные эпохи, они в его составе разместились по далеким одна от другой сферам. Слово ахинея, начиная с словаря 1789 г., неизменно помещается во всех лексиконах церковно-российской речи с пометой «простонародности». Так, у П. Соколова: Ахинея — ж. простонародное — вздор, чепуха, нелепость слов; нести ахинею, т. е. говорить вздор, нелепицу (с. 31). В словаре 1847 г.: Ахинея, и, с. ж. Вздорные, нелепые слова; бредни, чепуха, вздор. Нести ахинею... (с. 16). Итак, лексическое родство слов ахинея и хинь устанавливается за пределами литературной речи. Здесь надо искать и других соответствий.

§ 6. От слов охинея, хинь нельзя отделять «великорусский», народно-диалектический глагол хинить и производные от него формы с приставками, в их числе охинить. В «Опыте областного великорусского словаря» можно найти: «хинить, гл. д. (сов. охинить). Хулить, охуждать, не одобрять. Его напрасно хинят. Арханг. Шенк. Волог. Верховаж. Твер. Каляз.» (с. 247). «Охинить, сов. гл. хинить, охулить. Арханг. Шенк.». (с. 149). У Даля все это повторено: охинить — арх. — `охаять' (ср. также под словом хинить). Необходимо отметить варианты с ударением на -ить: хинить — `хулить, бранить' (тоже, что хаять). Вычегорск. у. (Филимонов): нецё хинить девку; хороша е (то же на карточке Пост. Ком[иссии] АН со ссылкой на Архив геогр. об-ва, 7, с. 38. Кичин. Историкостат[истические] и этнограф[ические] Зам[ет-ки]. Вологод. Кадн[иковский] у.); хинить — осуждать что. Шадр. (Третьяков). Этот глагол можно найти в областных словарях — напр., у Куликовского: Хинить — см. Хаять, Хиниться... смеяться (сл. Олонецк. наречия), в словаре Архангельского наречия под словом «Хáять, Хáить (соверш. в. Похáять, Похáить, Охáять, Охáить) — хулить, осуждать, порицать. Повсем[естно] в Шенк. и Онеж. у. говорят также: хинить, охинить. Быть может, отсюда употребительное в Онеж. у. слово: расхинить, расстроить что-либо, напр. свадьбу» (Подвысоцкий, Словарь арханг. нареч., с. 182). Похинить, охинить и хинить в Бежецк. у. (по указанию Л. В. Щербы).

Лексема хинить имеет ближайших родичей в сербо-хорватском и словинском языках: Так, Rječnik hrvatskoga ili srpskoga jezika (1887—1891 г. Dio 3, obr. P. Budnani) посвящает несколько страниц обозрению глагола — hiniti, hinim, impf. в знач. decipere, fallere; fingere, simulare; сущ. hina — fraus, prijevara, laž и производных от них лексем. Словинское hiniti se, hinim se с указанием значения `лицемерить' можно найти даже в Словинско-русском словаре М. Хостника (с. 46); ср. также хотя бы у Миклошича: хынити, хынение, с определением сферы употребления (Miklosich 1862, с. 1102; см. также Berneker E., т. 1, с. 413).

Лексема хинить (охинить), к которой можно привлечь как отглагольное образование слово охинея, не является фонетически изолированной формой в народных диалектах. У нее есть омонимы. Ведь слово охинея может стоять в связи не только с глаголом хинить, охинить, но и с глаголами хинеть, охинеть, также встречающимися в великорусских говорах. Необходимо произвести семантическую классификацию в пределах этих созвучных словесных сфер, чтобы или отделить от них всех, или решительно притянуть к какой-нибудь из них слово охинея.

§ 7. Устанавливаются три созвучных с глаголом хинить — охинить категории диалектических слов, в которых пока за отсутствием данных затруднительно с полной ясностью разобраться.

1. Известны единичные примеры лексемы хинеть со знач. `бедствовать из-за средств, хиреть'. В «Материалах для словаря Вятского говора» Н. М. Васнецова дана как будто сюда относящаяся форма: хинéть — «скудать; как бы хныкать, печаловаться от бедности, бедствовать из-за средств». В пояснение приводится изречение: «Хоть и не богаты, да не хинеют соседи» (с. 334). Других примеров употребления глагола хинеть с тем же кругом значений мне найти не удалось.

Тут узел вопроса запутывается. Показание Васнецова (с. 334) вызывает много недоразумений. Кажется, им спутаны две лексемы — хинéть и хúнькать. Хúнькать (иногда даже ханькать) (ср. Богораз, Обл. сл., с. 151) — лексема, широко распространенная в народных говорах, ее значение — `хныкать, плакать'; указания на нее можно найти, напр., в сообщениях из Вост. Сиб. (Прогр. 160), в Архиве геогр. об-ва 7, с. 38 (относительно Вологодск. губ., Кадниковск. у.), в вологодск. губ. Вед[омостях] 1866 г. № 24, с. 226 (относительно Сольвыч., Волог.), в Зап. Казанск. ун-та, 1857 г., 11 (Новг., Белоз.) и мн. др. Ср. в Опыте обл. влкр. словаря: хинькать, гл. ср. Плакать тихомолком, хныкать. О чем ты хинькаешь? Арханг. Шенк. Волог. Сольвыч. Перм. Верхот. Усол. Тобол. (с. 247).

Слово хинькать не чуждо и другим славянским языкам. Ср. «Rječnik hrvatskoga ili srpskoga jezika»: hnkati (с. 605). В собрании народных песен у Соболевского:

— Заинька, ты не плакал ли? —

— Плакал, плакал, пане мой,

Плакал, плакал, сердце мой! —

— Скажи, заинька, как же плакал ты? —

— Хинь-хинь, пане мой,

— Хинь-хинь, сердце мой!

(Новгород. Соболевский. Влкр. народн. песни. СПб., 1902, 7, с. 455).

Ср. в сообщении Быстрова «Свадебные обряды и игры г. Мезени, Арханг. губ.»:

Заюшка, скажи, как ты плакал,

Серенький, скажи, как плакал?

Хини, хини, парень мой,

Хини, хини, сердце мой.

(Архив геогр. об-ва, 1, с. 53).

Глагол хинькать встречается там, где отсутствуют лексемы хинь, охинея, хинить, хинеть (напр., в Колымском наречии), и справедливо другими лексикологами (напр., Подвысоцким) обособляется от них. Поэтому слово охинькать можно отнести в сторону: к объяснению охинеи его анализ не может ничего прибавить. А из показания Васнецова можно исключить значение: `как бы хныкать'.

В Шадринск. у. говорят (прогр. № 86): «не хинял, нехинял, да и хезнул, т. е. не хворал, не хворал, да так захворал, что и помер». Быть может, сюда же надо отнести лексему: «хиня — ничтожество» (Пам. книга Курск. губ., 1893, Отд. 2, с. 9) (быть может, гиндобка — ругательное слово (из обл. сл. Добровольского) надо читать: хиндобка?). Впрочем, также ср. в украинск. языке: Хиндя, -дi, ж. Лихорадка. Хай тебе хиндя попотрясе (см. Гринченко, Сл. укр. яз., 4, с. 398). Эта сфера слов, скудно представленная примерами, остается неясной и морфологически и семантически. Возможно, что она находится в этимологическом родстве с группой chyba (хиба) — `ошибка, недостаток, нужда' (ср. Berneker E., с. 412—413).

2. Другое гнездо слов, которое фонически близко к глаголу хинить, образует лексема хинать, хинуть с производными образованиями. Это гнездо определяется такими указаниями. В словаре И. И. Носовича значится: «Хинаць, -наю, действия повторяемого и хинуць, -ну, -нешь, Похинуць, действия определенного. Наклонять. Не хинай стола. Не хини головы. Похини ветку, сук. Хинуцьца, -уся, -нешься, сов. Похинуцьца, Схинуцьца, гл. возвр. Наклоняться, клониться. Одзин к другому не хинуцца. Хата наша хинецца, похинулась.

Дмецца цеща, дмецца,

Да к нам не хинецца

Коло припечку трецца»

(с. 678).

«Охинаць, сов. Охинуць, гл. д. 1) Укрывать. Охинаць на зиму прищепки соломою. Охини полою дзиця. 2) Осенять. Березка охинаець, охинула могилку. Охинацьца, сов. Охинуцьца, гл. возвр. Укрываться. Охинайся, охинися ковнером от ветру» (там же, с. 386). В Областном словаре Добровольского: «Охинаться — наклоняться. Дерева охинаитца на етыт бок. Охинуться — наклониться. Елычка ты, сасонка, ахинись и туды и сюды, на усе чатыри стóрыны. Духов. у.» (с. 566).

К этой лексической категории легко подобрать параллели из польского языка, напр.: «Chynąć — cz. jedntl. — chylić, kłaniać, nakłaniać, skaniać, neigen, beugen» (Słownik Lindego, 1, с. 282). Ср. chynć — в «Słownik'e jezyka połskiego» (под ред. Jana Karłowicza, Adama Kryńskiego i Wład. Niedzwiedzkiego, 1, с. 313) и ochynać (3, с. 552).

§ 8. От этих трех лексических рядов: хинить; хинеть и хинать — хинуть следует резко отделить глагол охинеть, в котором начальное о, по-видимому, нельзя считать префиксом. Так, уже в «Опыте областного великорусского словаря» 1852 г. читается такое определение: «охинеть, гл. ср. сов. Разбогатеть. Твер. Новотор.». У Даля: «Охинеть? — твр. разбогатеть. Охинееши бо скоро богатством» (сл. Даля, 2, с. 2004). Ср. у Грота в «Филологич. разысканиях» (1, с. 444): Охинеть — разбогатеть. Существование этого слова, заподозренного у Даля вопросительным знаком, подтверждается выражением Державина в одном шуточном письме: «охинееши бо скоро богатством» (Державин, 5, с. 661). В корректурном оттиске словаря Грота — Шахматова указано: «ахинеть, -ею — изобиловать. Крестец. у.» с вопрошающей ссылкой: охинеть. С. И. Ожегов, мой ученик, сообщил мне такие выражения из говора с. Подсопочья, Старо-Русск. у.: «Все охиневши ягодами...» — «охинело от брусницы...»; — «мужики охинели сеном...» — «охинели деньгами». Подобные же примеры извлекаются из материалов Постоянной Словарной Комиссии при АН: Охинеть — разбогатеть от такого то дела. Кадниковск. (программа № 26); Охинеть — разбогатеть; охинели сеном. Лужск. у. (прогр. № 67); Охинеться — из бедного стать богатым. Что же ты бохвалишься, что охинелся? Петерб. Петергоф. у. (№ 679).

Едва ли можно сомневаться в связи с этим глаголом слова охинея в значении `большая куча чего-н.'. Так, по материалам диалектологической комиссии в Ладожском у. (Кедров. Живая Старина, 1899): «охинея — большая куча чего-нибудь. Эку охинею воды то сдержал ты». Соответствий этому слову в других славянских языках как будто не наблюдается, по крайней мере, семантически очевидных. Во всяком случае, извлечь явные параллели из словарей мне не удалось.

Можно предположить, что лексема охинеть — заимствование в великорусской среде из финских языков. В сущности и морфология этого слова иная. Ведь рядом с охинеть не указано формы хинеть. Следовательно, о- нельзя выделить в этом слове как русский префикс, обозначающий «круговую», так сказать, определенность действия. Возможные финские соответствия извлекаются из таких данных: ahne — avare, cupide, avide; ahneus — avarice; ahnaus — cupidité, avidité, voracité, gloutonnerie¹⁰.

§ 9. Таким образом, если оставить в стороне охинеть в знач. `разбогатеть, изобиловать' как лексему заимствованную (с производным охинéя — `куча') и скудно представленную сферу хинеть в знач. `скудать' и `хворать'?, то пред нами окажутся два лексических ряда: хинить — охинить — `порицать, хаять' и хинать — хинуть — `гнуть, наклонять'. Berneker пытается скрепить их в одном этимологическом узле, относя хинить и хинуть к группе Chylъ — русск. `хилый' (см. Berneker E., с. 413)¹¹.

Морфологическая сторона вопроса не вызывает больших сомнений. Но трудно справиться с семантикой, потому что звенья семантических переходов не даны в живых диалектологических свидетельствах. Если верить этимологической связи хулить и хилить (ср. у Berneker'а, с. 413), то это — аналогия. Конечно, ссылкой на аналогии в семантических связях можно оправдать переход значений от `гнуть, клонить' к `осмеивать, хаять'. Ср. кривить и кривнуть — `поступать несправедливо': «что кривнешь, то и пожнешь». Мосальск. Может быть, сюда же надо относить и област. (Холмогорск.) кривить — `огорчать, доводить до слез'. Ср. в сербохорватском значении hiniti — `обманывать, лгать, поступать несправедливо' и т. п. Но этот путь мне представляется скользким, пока не раскрыты некоторые общие семантические нормы эволюции значений.

Но кажется, в соотносительных семантических категориях можно указать и живые параллели сходных смысловых вариантов. (Ср. в сербохорватском разные значения hiniti и в польском ochynać(sie) с частичным совпадением их семантических сфер). Однако в современных великорусских говорах хинить является уже обособленной лексемой, омонимической с сферой хинуть, но, по-видимому, с нею не сцепляемой семантически даже в системе одного говора (ср. в смоленском говоре). Итак, хинить — охинить — вот единственная великорусская сфера, которая остается перед нами. Лишь с ней можно роднить охинею литературной речи.

§ 10. Словопроизводство охинéи от охинить должно быть оправдано фонетически, морфологически и семантически.

1) Фонетический образ слова прозрачен. Никаких звуковых превращений предполагать не приходится. «Правописание» лишь исказило ясность этимологического лика этой лексемы: ахинея вместо охинея. Необходимо отметить, что еще в 30-х годах XIX в. некоторые писатели, как например А. А. Павлов, пользовались такой транскрипцией этого слова (Касимовские повести и предания, ч. 2, с. 28).

2) Морфологических комментариев потребуется больше. И особенное внимание надо сосредоточить на суффиксе -ея. У него есть фонетический вариант -ея. Присмотревшись к их употреблению в современном литературном языке, приходится признать, что их функции смешиваются. Суффикс -ея преимущественно распространен в словах заимствованных, в которых отсутствует ясное сознание форм словообразования: галерея, галантерея (ср. у Гоголя: «галантёрная половина человеческого рода» — в речи Чичикова с извинениями от автора за «словцо» с улицы), аллея, батарея, бумазея, рацея, ливрея, портупея и т. д. Ср. Пелагея, Секлетея, ср. также фузея, тавлея. Суффикс -ея— в существительных отглагольного происхождения для обозначения действующих лиц женского пола и также самого действия, его места или продукта действия (в соответствии с функциями всех вообще суффиксов действия в категории предметных имен): швея, жнея, толчея. Однако надо отметить параллелизм форм ворожея и ворожея. Все это говорит за то, что суффикс -ея, как мертвый, исчезает в литературном языке. Объясняется это, по-видимому, тем, что категории действующего лица и опредмеченного действия стали определяться морфемами с более резким ощущением глагольности (ср. плакальщица рядом с диал. плачея). Суффикс же -ея в литературном языке не имеет в настоящее время связи с системой отглагольных образований.

Однако все эти факты не дают никакого материала для суждения об ахинее. Они свидетельствуют лишь, что для современного языкового сознания это слово — не отглагольное имя. Но это и без того ясно, раз в литературном языке нет глагола охинить. Одно лишь следствие все же из этого морфологического анализа вытекает, в ходе моих рассуждений не новое: ахинея — слово в литературном языке заимствованное. И о суффиксе его надо вопрос ставить не в плоскости морфологии литературной речи, а в более широкой области истории форм словообразования в великорусских говорах. Необходимо и здесь допустить два варианта суффикса -ея: -ия и -я (ср. с млр., -ия, как суффикс имен действия по глаголу: хвалия, здijа, течия (Вольтер Эд., назв. соч., с. 92—93; Miklosich. Vergl. Wortbildungslehre, s. 71). Фонетическую историю формы -ия, по Шахматову, приходится рисовать так: -ия сохраняло и перед j в общерусском праязыке, а затем в великорусских говорах такое и «правильно и последовательно перешло в е» (см. Шахматов, Очерк древн. периода) около XIV — XV в.¹². Так получились имена действующих лиц ж. р. (или общего рода) и имена действий: 1. печея, прядея, тчея, ткеяВолог. (Бажен.); мелея— `пустомеля' (пск., тверск. Доп. к Опыту обл. влкр. сл.; см. также у Шахматова. Очерк древн. периода); ползея, толчея, — `баба пустомеля' (пск., тверск. там же; см. Вольтер, Назв. соч., с. 91). Ср. грабея (пск.) — `ручная кисть с пальцами' и др. под. 2. мелея: `чужь, глупость' Лужск. (Зап. Геогр. об-ва, 4), толчея и т. п.

Но рядом была другая форма -я. Очевидно, суффикс этот был параллелен суффиксу -ия. Если тот возник как следствие образования предметных имен от класса глаголов на -ити (колотить — колотея; Ржевск.) и затем распространился на другие типы, то суффикс -я мог исходить из отглагольных форм класса -ти¹³. Ср. охинти — охиня в лужск. гов. (ср. Шахматов, Назв. соч., с. 263). Известно, что в великорусском наречии, особенно в северновеликорусских говорах, наблюдается тенденция к смешению классов глаголов на -ити и -ти: зрити — зрти, смотрити — смотрти (см. об этом в моей книге «Исследования в области фонетики северно-русского наречия», вып. 1, Пг., 1923). Эта тенденция не могла не отразиться и в смешении суффиксов -ея (-ия) и -я, тем более что для этого процесса ассимиляции могли быть и другие, фонетические импульсы. В современных великорусских говорах смешиваются два суффикса -еяи -ея как потомки форм -ия и -я. Акцентологические отношения здесь перепутаны (ср. шея). В целом ряде говоров наблюдается борьба двух типов ударения, ведущая к вытеснению или ограничению одного из них. Во всяком случае, в народных говорах суффикс -ея не связан по преимуществу с заимствованными словами, как это наблюдается в литературном языке. Обратившись хотя бы к словарю арханг. нареч. Подвысоцкого, можно выписать из него две вереницы слов. Одна — с суффиксом -ея— короткая: качея— `морская болезнь от качки во время плавания'. Помор, (с. 64); плачея(с. 122). Другая — длинная: веретея, верея, гладея, гнетлея, давлея, желтея, злобея (в сл. Грота — Шахматова почему-то ударение переставлено; при ссылке на Подвысоцкого), знобея, лашея, леденея, невея, неядея, плясея, огнея (любопытна рядом форма огния, ср. с. 107), резея, тресея (трясея), ломея, томея, корчея (даже хрипущея, пухлея, сухея), также: вицея — `дыра в середине жернова', галлея — `сельдь у Кольского полуострова' (ср. галья— `соленая сельдь'), заурея — `лучшая крупной породы сельдь', конжея — `тюлений теленок, отставший уже от матки', рацея — `песни божественного содержания'. Ослаблять убедительность показаний этой цепи не должно то обстоятельство, что большая часть форм с суффиксом -ея — имена лихорадок, имена, которые, как утверждали еще Миклошич и за ним Эд. Вольтер, пришли книжным путем. Наличие новообразований с морфемой -ея (ср. хрипущея, сухея и т. п.), оформление заимствованных слов при ее посредстве (галлея и др.), сохранение ее в старых словах (верея, веретея) — все это говорит, что суффикс -ея является в данной группе говоров живым и даже более продуктивным вариантом, чем суффикс -ея. Наблюдения над морфологическими типами параллельных образований в других великорусских говорах лишь подтверждают заключение о параллелизме суффиксов -еяи -ея. Отсюда — вывод, что морфологически безупречной будет композиция ахинеи как образования от глагола охинить с помощью суффикса -ея в функции показателя действия или продукта действия — охинея. Ср. мелея — `чушь, глупость'. Лужск. Ср. белорусск. указэя — `приказ, распоряжение' (Вольтер Эд., Назв. соч., с. 91). Любопытно одно свидетельство (Гладких), что в Красноуфимском у. употребляется охиния и в качестве имени действующего лица: «Писарь кричит на кошкодера: в каталажку ево, охинию, живодера» (Тр. Пермск. Арх[еогр.] Ком., 10, с. 14) (взято из Мат-лов Пост. Словарн. Комиссии при Академии Наук). Таким образом, с фонетической и морфологической точек зрения этимология охинеи из охинить (хинь, хинить, охинить) является прозрачной.

Семантический путь к ней привел. Замыкая кольцо построения, можно лишь повторить, что значения слова хинь, которое для современного диалектического сознания связывается с глаголом хинить, как для нас играть — игра, т. е. не как генетически первичное, а как отглагольное, целиком соответствуют смысловой характеристике охинеи от охинить. Семантический путь: охинея — `предмет хулы, брани', `то, что достойно порицания', `вздорные слова' (ср. значения в сербохорватском — fallere, fingere<sup>14</sup>), (`пустяки', `чушь', `дичь' и т. д. — не является странным и темным (ср. хотя бы лексемы: вздор и вздорить, повздорить в лит. яз.). Но во всяком случае лексема охинея в своем основном семантическом ядре установилась еще до проникновения в систему литературной речи, где она зажила особой жизнью. [Ср. приведенные выше данные об употреблении слова охинея в народных говорах. Если бы было оправдано сопоставление лексемы гиль («лишь водевиль есть вещь, а прочее все гиль») с диалектическим, например, архангельск. изгиляться — `насмехаться, издеваться' (однако есть глагол изгалиться в том же значении; ср. галить, галь — `насмешка'), то это была бы хорошая семантическая параллель. Во всяком случае французск. la guile (из словаря Littré) не объясняет значения русск. гиль]. Однако можно и в литературном употреблении указать отголоски более тесной связи значений слова охинея с семантикой глагола хинить, охинить `бранить, порицать, хаять'. В ряде случаев слово ахинея приобретает значение не просто нелепости, но нелепости «бранной», бессмысленного порицания или бессмыслицы, достойной порицания (в активном и пассивном смысле). У Салтыкова-Щедрина в «Запутанном деле»: «Я вам говорю: по мечтанию пошел! Уж какую он в последнее время ахинею городил, так хоть святых вон понеси: и то нехорошо, и то дурно...». Ср. у Державина в «Переписке»: «не слышится никаких других ответов, кроме той со всех сторон предосудительной ахинеи».

§ 11. В заключение мне хочется сказать несколько слов о диалектизмах в русском литературном языке, не выходя из границ тех выводов, которые можно иллюстрировать примером ахинеи.

1. Мне кажется, что вторая половина XVIII века в истории русской литературной речи проходит под знаком борьбы с диалектическими, вульгарными элементами. В эту эпоху происходит в разных направлениях и у разных поколений, у разных типов речи по разным принципам процесс чистки разговорного языка образованных классов общества. Разговорный язык приспособляется к светскому обиходу столицы. Между его «домашней», фамильярной функцией и общественно-светской устанавливаются резкие грани. Процесс «олитературивания» разговорной речи высших слоев, которая принимает своеобразный отпечаток манерного витийства на салонный, французский лад, осуществляется за счет ограничений, переосмыслений церковно-славянского и приказно-канцелярского ее состава. Вместе с тем и диалектическая струя, игравшая столь значительную роль в языковой практике высших классов, особенно провинциальных, в первой половине XVIII в., теперь сужается до последних пределов. Даже сторонники славенщизны и народности, охранявшие литературную речь от галлицизмов и морфологических «снимков» с французского языка, допускали возможность широкого употребления лишь тех «диалектизмов» простонародных слов, которые в свете этимологических теорий того времени могли обнаружить свое «корневое» (и, «следовательно», коренное) родство с церковнославянизмами¹⁵.

Конечно, этот процесс «чистки» литературного языка от вульгарно-диалектической струи не мог захватить всех «простонародных» лексем, в особенности тех, которые утратили непосредственно ощущаемую «жаргонную» или «внелитературную» социально-экспрессивную окраску. Такие слова оставались в «низших» уровнях литературной речи. Среди них была и лексема охинея (ср. `чепуха' в сл. АР 1789 г.). Глагол охинеть в значении `разбогатеть' пародически (быть может, не без оттенка каламбурности) ходил в индивидуальном употреблении у образованных людей, знакомых с северновеликорусским наречием (таков Г. Р. Державин; но необходимо помнить контекст, в котором употреблено Державиным слово охинеть. Это — шуточное письмо к «неизвестному лицу» в форме апостольского послания. Вот цитата: «Здесь тя причислят в моршанское купечество с удовольствием. Снабдят тебя, для обзаведения твоего на новом месте, всем нужным, и ты ни в мале никогда не раскаешися, покинув север и места каменисты, охинееши бо скоро богатством, яко Мартьянов, под покровительством властителя, за доброе поведение твое» — т. 5, с. 660—661). Глагол охинеть не внесен ни в один словарь литературного языка. Он «внелитературен». Охинея же поднималась постепенно в нормы не только литературно-разговорного, но и книжного языка. 20—40-е годы должны были окончательно канонизировать это слово.

Это была эпоха нового натиска на литературно-книжную речь диалектической стихии. Первая четверть XIX в. в истории русской литературной речи прошла под знаменем перемещения «уровней» в пределах разных пластов уже определившихся в составе литературного языка к концу XVIII в. Кое-что из архаической лексики, фразеологии и синтаксических форм выходило из употребления в связи с падением или инактуальностью тех литературных жанров, где все это раньше имело широкое применение. 30-е годы — полоса перелома, когда сдерживаемая диалектическая струя прорывает шлюзы пуристов. Впрочем, необходимо оговориться, что процесс «вульгаризации» литературно-разговорного и книжного языка в 30—40-х годах сочетается с процессом их наводнения «философской», журнально-публицистической и газетно-политической фразеологией. Таким образом, тут «диалектизация» и «вульгаризация» идут рядом с «олитературиванием» разговорного языка, с перелицовкой его на жаргонно-книжный лад¹⁶. Именно в эту эпоху лексема хинью через вульгарные диалоги художественной литературы, прикрепленные к персонажам из внеинтеллигентского круга, просачивается в литературный язык, но им не усваивается. С 60-х годов начинается реакция против «вульгаризации» литературной речи. Но эта реакция выражается в своеобразных формах расслоения, в нормировании жанровых группировок лексических составов, а не в искоренении «вульгаризмов» и «диалектизмов» (эволюцию лексики в XVIII в. я пытаюсь наметить в приготовляемой к печати книге «Русский литературный язык в XVIII в.»). Эпоха революции знаменует новый этап «вульгаризации», с одной стороны, и «профессионализации», с другой, литературного языка.

2. При изучении истории «вульгаризмов и диалектизмов» в литературном языке существенным моментом является исследование изменений в «социально-экспрессивной» окраске лексем. Слово ахинея на всем протяжении своего бытованья в литературной речи до включения в норму книжного языка понималось и определялось как «простонародное». И это является сильным доводом в пользу предложенного мною объяснения. Вообще более внимательное отношение к этой «социально-экспрессивной» стороне в семантике слов избавило бы русских лексикологов от поспешного приурочения лексем к тому или иному жаргону, как это случилось с ахинеей. Вот еще иллюстрация к этой мысли из истории слова ерунда, которое иногда считается «бурсацким» (из латинск. gerundium или gerundivum); ср. хотя бы у Зеленина в названной статье (с. 115). Мне кажется, что и тут не все благополучно (особенно ударение). Любопытен разговор в «Петербургских углах» у Некрасова: « — Ерунда, — сказал дворовый человек, заметив, что я зачитался. — Охота вам руки марать! — Ерунда! — повторил зеленый господин голосом, который заставил меня уронить брошюру и поскорей взглянуть ему в лицо. — Глуп ты, так и ерунда!». К слову ерунда сделано авторское примечание: «Лакейское слово, равнозначительное слову дрянь» (см. отсутствие этого примера, столь важного, в сл. Грота — Шахматова, 2, с. 136—137, под словом: ерунда).

Изучение «социально-экспрессивных» форм слов в их эволюции необходимо признать одной из основных задач истории русского литературного языка.

Опубликовано в сборнике «Русская речь», Новая серия, III (Academia. Л., 1928) под названием «О слове ”ахинея“ в русском литературном языке» с посвящением акад. Л. В. Щербе.

В архиве рукопись не сохранилась. Статья печатается по опубликованному в сборнике тексту с необходимыми техническими исправлениями. — В. П.

¹ Акад. А. И. Соболевский сообщил мне, что он не встретил этого слова и в «Статейных списках» XVI — XVII вв., отражающих литературную речь русского интеллигента той эпохи.

² Лексикон Lidell-Scott'а утверждает, что в 〄χηνíα. первая α всегда краткая. Лексикон Пассова признает краткость α этого слова в «Агамемноне» Эсхила.

³ См. Васильев Л. Л. К истории звука в московском говоре в XIV — XVII вв. // Изв. ОРЯС АН, т. 10, вып. 2. С. 220—221.

⁴ См. у Васильева. Указ. соч., с. 224.

⁵ Вольтер Эд. Разыскания по вопросу о грамматическом роде. СПб., 1882. С. 92.

⁶ Проф. Д. Н. Ушаков говорил мне, что ему слово ахинея представлялось как буквальное (кроме ф) соответствие греч. 〄θηναíα (или 〄θηναĩα) в жаргоне бурсы. Но нет никаких данных в пользу этого мнения; напротив, есть противоречащие факты.

⁷ При обсуждении моей статьи в Диалектологической комиссии акад. А. И. Соболевский настаивал, что форму афинейский следует признать малоупотребительной.

⁸ Едва ли можно усматривать параллелизм в судьбе таких выражений, как куралеса и алелуя. Ср. у Сумарокова: «Многие слова превращаем мы совсем в противное. Кирие, елейсон и аллилуйа: претворила невежественная чернь в Куралесу и в Алелую, чему и благородные следуют: «Он поет куралесу и несет алелую» (Сумароков, ч. 10, с. 28).

⁹ См. отзыв А. И. Соболевского на книгу: В. В. Виноградов. Исследования в области фонетики северно-русского наречия. Вып. 1 // Изв. ОРЯС АН 1923. Лен. 1924, т. 28. С. 394—399.

¹⁰ Финнологической справкой я обязан Эрике Ант. Лемберг. Просмотрев все финно-русские и финно-французские словари, я нашел те же данные. Более подробных указаний от ленинградских финнологов я не получил.

¹¹ «Chyn. chyniti — r. dial. хúнить, `tadlen, schelten'. Skr. alt. hina, hìmba (*chynьba). `Betrug'; hiniti, `betrügen, heucheln'. Sl. hiniti, täuschen, betrügen'; — se `sich verstellen, heucheln'; hîmba, hínja, `Betrug, Verstellung' // Wohl zu chylъ, chyn, chynti; Kaum zu chyba sd. (gegen Matzenauer, Listy Filologické, 8, 9). Ильинский Г. А. стоит за связь с chyba.

¹² Ср. также рассуждения Васильева в указ. выше статье. Изв. ОРЯС, 10, 2, с. 224.

¹³ A. Meillet. Etudes sur l'etymologie et le vocabulaire du vieux slave. Paris 1902, p. 1, p. 38—39. Leskien, Bild., 333. Rapproche les formations lituaniennes en êjas de nom d'agent et diverses formations slaves, notamment lzaja et vereja. Cp. p. 399.

¹⁴ Ср. значение у Budmani: lazno kazati da što nije onako, kako jest. III Д., 604. Ср. старое выражение: врать ахинею. Любопытны также семантические переходы: брехать — `лаять', брехня — `ложь, чушь, пустяки'.

¹⁵ Очень прямолинейной представляется мне схема русской литературной речи, предложенная Н. С. Трубецким в его интересной статье: «Общеславянский элемент в русской культуре» (из книги: «К проблеме русского самопознания». 1927).

¹⁶ Не могу согласиться ни с методом, ни с основными положениями статьи Орлова А. С. «О социологии языка литературных произведений» // Родной язык в школе, 1927 г., № 2, хотя по ряду отдельных вопросов истории литературного языка XVIII — XIX вв. я пришел к близким выводам. Ср. мою статью: «Язык Зощенки» // Мастера современной литературы. Вып. 1. Л., 1928. С. 51—92.