|
Мошка, мушка. В свое время
Н. В. Крушевский выдвигал учение о функции, как основу
семантики. По его мнению, вытесняя друг друга, однозначные, а
иногда и сходные по значению слова-дублеты или однозвучные
омонимы спасаются от гибели лишь тем, что получают новую
функцию. Например, «рядом с мошка появилось
мушка, более близкое к муха, и отняло у слова
мошка его первоначальную функцию — обозначать маленькую
муху; слово мошка спаслось от гибели только тем, что
стало исполнять новую функцию, а именно — обозначать
совершенно другое насекомое» (Крушевский Н. В. К вопросу о
гуне. Исследование в области старославянского вокализма.
Варшава, 1881, с. 17—18).
Это остроумное замечание, облеченное в форму широкого
обобщения, еще не формулирует никакого определенного
лингвистического закона.
По-видимому, оно не отражает и не охватывает вполне даже
реально-исторических смысловых отношений между словами
мошка и мушка. Достаточно обратиться за
справками к этимологическим словарям отдельных славянских
языков (Преображенского, Фасмера и др.), к толковым —
литературным и диалектным — словарям отдельных языков, чтобы
усомниться в полной точности наблюдений Н. В. Крушевского.
Однако, дифференциация основы, несомненно, содействовала
семантическому обособлению слова мошка от муха —
мушка. Этому есть многочисленные примеры.
(Виноградов В. В. К изучению
вопросов омонимии // Slawisch-deutsche Wechselbeziehungen in
Sprache, Literatur und Kultur. Berlin: Verlag Academie, 1969,
с. 272).
|
